Saeimas spīkere Solvita Āboltiņa savā 4. maija runā mūs acīmredzami centās iedvesmot. Un kas gan vēl labāk spēj saliedēt nāciju kā kopīgas klapatas? Tad lūk, kā zināja stāstīt Latvijas otrā svarīgākā amatpersona, mūs visus gaida milzīga traģēdija. Nē, tas nav saistīts ar kārtējo emigrācijas vilni, augsto bezdarba līmeni vai briesmīgo demogrāfisko situāciju. Nē – mums trūkst Latvijas idejas. Šī ideja tad nu mums ir pēc iespējas ātrāk jādzemdē, ja nē, tad gan būs armagedons!
Protams, te nu uzreiz būtu jāvaicā, par kādu īsti ideju ir runa? Āboltiņa savā runā postulēja, ka tā ir ideja par “tādu Latviju, kas iederēsies un spēs pastāvēt modernā Eiropā, tādu, kas dos spēku un brīvību tautas garam, tādu, kas garantēs patvērumu un aizsardzību grūtā brīdī. Tādu, kas iedvesmos dzīvei, darbam un mīlestībai”. Taču vismaz man ar šādiem liriskiem vārsmojumiem ir krietni par maz. Ko pati politiķe sola mūsu nākotnei? Principā svētku runā izskanēja tikai divas konkrētas lietas: a) kārtējo reizi tika atgādināts par eiro ieviešanu kā vienu no galvenajiem mērķiem b) kārtējo reizi tika solīts, ka nodokļus vairs necels.
Ja jau Saeimas spīkerei pat svētkos nav nekā vairāk, ko pateikt, tad par kādu Latvijas idejas definēšanu mēs vispār varam runāt? Un kas galu galā ir tie “mēs”, kurus Āboltiņa aicina veidot šo mistisko ideju? Izklausās, ka mums ir kopīgi jāveido reklāma savas dzimtenes iztirgošanai.
Ziniet, man tas viss atgādina kādu dialogu no Viktora Peļevina romāna “Generation П”. Bandīts Vovčiks reklāmistam Tatarskim lūdz uzrakstīt “Krievijas ideju” un skaidro, ko viņš ar to īsti domā. Manuprāt, šo fragmentu ir vērts izlasīt visiem, kuri dzirdēja Āboltiņas runu, tāpēc atļāvos to iekopēt šeit. Lasiet un domājiet līdzi!
– Короче, я тебе сейчас ситуацию просто объясню, на пальцах, – сказал Вовчик. – Наш национальный бизнес выходит на международную арену. А там крутятся всякие бабки – чеченские, американские, колумбийские, ну ты понял. И если на них смотреть просто как на бабки, то они все одинаковые. Но за каждыми бабками на самом деле стоит какая-то национальная идея. У нас раньше было православие, самодержавие и народность. Потом был этот коммунизм. А теперь, когда он кончился, никакой такой идеи нет вообще, кроме бабок. Но ведь не могут за бабками стоять просто бабки, верно? Потому что тогда чисто непонятно – почему одни впереди, а другие сзади?
– Во как,- сказал Ханин. – Учись, Ваван.
– И когда наши русские доллары крутятся где-нибудь в Карибском бассейне,- продолжал Вовчик, -даже на самом деле не въедешь, почему это именно русские доллары. Нам не хватает национальной и-ден-тич-ности…
Последнее слово Вовчик выговорил по складам.
– Понял? У чеченов она есть, а у нас нет. Поэтому на нас как на говно и смотрят. А надо, чтобы была четкая и простая русская идея, чтобы можно было любой суке из любого Гарварда просто объяснить: тыр-пыр-восемь-дыр, и нефига так глядеть. Да и сами мы знать должны, откуда родом.
– Ты давай задачу ставь, – сказал Ханин и подмигнул Татарскому в зеркальце. – Это ж мой главный криэйтор. У него минута времени больше стоит, чем мы с тобой вместе в неделю зарабатываем.
– Задача простая, – сказал Вовчик. – Напиши мне русскую идею размером примерно страниц на пять. И короткую версию на страницу. Чтоб чисто реально было изложено, без зауми. И чтобы я любого импортного пидора – бизнесмена там, певицу или кого угодно – мог по ней развести. Чтоб они не думали, что мы тут в России просто денег украли и стальную дверь поставили. Чтобы такую духовность чувствовали, бляди, как в сорок пятом под Сталинградом, понял?
– А где я ее… – начал Татарский, но Ханин перебил:
А это уж, родной, твое дело. Сроку у тебя день, работа срочная. Потом ты мне для других дел нужен будешь. И учти: кроме тебя, мы эту идею еще одному человеку заказали. Так что старайся.